Джон Манглс приподнял цыновку и начал считать маорийцев, стороживших дверь храма. Их было двадцать пять. На площади пылал большой костер, бросавший зловещие отблески на хижины, на изгороди «па». Некоторые дикари лежали вокруг костра, иные стояли неподвижно, вырисовываясь резкими черными силуэтами на фоне яркого пламени. Но все они то и дело глядели на хижину, наблюдать за которой им было поручено.
Говорят, что у пленника, задумавшего бежать, больше шансов на успех, чем у тюремщика, который стережет его. Тюремщик может забыть, что стережет, — узник никогда не может забыть, что его стерегут. Узник чаще думает о побеге, чем его страж о том, как помешать побегу. Отсюда частые и поразительные побеги.
Но тут узников стерег не равнодушный тюремщик — их стерегла ненависть, жажда мести. Если пленников не связали, то лишь потому, что здесь это было бы лишним, ибо двадцать пять человек сторожили единственный выход из храма.
Эта постройка, примыкавшая к скале, завершавшей крепость, была доступна лишь со стороны входа. Отсюда узкая полоса земли вела на площадь «па». Две боковые стены хижины поднимались над отвесными скалами, под которыми зияла пропасть футов в сто глубиной. Спуститься по склону пропасти было невозможно. Немыслимо также было бежать через заднюю стену, упиравшуюся в огромную отвесную скалу. Единственным выходом была дверь храма, открывавшаяся на узкую полосу земли, которая соединяла его с площадью «па», подобно подъемному мосту. Но тут на страже стояли маорийцы. Итак, бегство было невозможно, и Гленарван, который чуть не двадцать раз обследовал стены своей тюрьмы, принужден был признать это.
А между тем мучительные часы этой ночи бежали один за другим. Горы окутал непроницаемый мрак. На небе не видно было ни луны, ни звезд. Порой порывы ветра сотрясали сваи святилища. На мгновение они раздували костер маорийцев, и отблески пламени озаряли мимолетным светом внутренность храма и сидевших в нем узников. Несчастные были погружены в свои предсмертные думы. Мертвая тишина царила в хижине.
Около четырех часов утра внимание майора привлек какой–то шорох, доносившийся как будто от задней стены, упиравшейся в скалу.
Сначала Мак—Наббс не придал этому шороху никакого значения, но так как он не прекращался, то майор начал прислушиваться, а затем, заинтересовавшись, приник ухом к земле. Ему показалось, будто кто–то за стеной скребет, роет землю.
Удостоверившись, что слух не обманывает его, он тихо подошел к Гленарвану и Джону Манглсу и отвлек их от мучительных дум, прошептав:
— Прислушайтесь, — и знаком показал, что надо нагнуться.
Что кто–то роет землю, теперь было слышно все явственнее. Вот под нажимом какого–то острого орудия заскрипели и скатились вниз камешки.
— Какой–нибудь зверь роет нору, — сказал Джон Манглс.
Гленарван вдруг ударил себя по лбу.
— Как знать! — сказал он. — А вдруг это человек!
— А вот мы сейчас выясним, человек это или животное, — отозвался майор.
К ним подошли Вильсон и Олбинет, и вчетвером они принялись подкапываться под стену: Джон Манглс копал кинжалом, остальные — вырванными из земли камнями или просто руками. Мюльреди, растянувшись на полу и приподняв цыновку, наблюдал за группой туземцев.
Дикари неподвижно сидели вокруг костра, не подозревая о том, что происходит в каких–нибудь двадцати шагах от них.
Земля, которую пленники копали, была рыхлая, легко крошилась, под ней залег кремнистый туф, и потому, несмотря на отсутствие инструментов, подкоп быстро углублялся. Вскоре стало очевидным, что какой–то человек, быть может, несколько человек, роет подкоп в хижину. С какой целью? Знали ли они о том, что здесь находятся пленники, или тут был с их стороны какой–то личный интерес?
Пленники удвоили усилия. Кровь сочилась из их пальцев, но они все рыли и рыли. Через полчаса они вырыли яму в полсажени глубиной. Шорох с той стороны доносился все отчетливей: ясно было, что работавших отделял друг от друга лишь тонкий слой земли. Так прошло еще несколько минут, как вдруг майор отдернул руку, пораненную каким–то острым орудием. Он едва удержал крик. Джон Манглс отклонил лезвием кинжала нож, показавшийся из земли, и схватил руку, которая его держала. То была рука женщины или ребенка, рука европейца!
Ни с той, ни с другой стороны не было произнесено ни слова. Очевидно, обе стороны были заинтересованы в том, чтобы молчать.
— Уж не Роберт ли это? — прошептал Гленарван.
Как ни тихо произнес он это имя, но Мери Грант, разбуженная происходившим вокруг нее движением, проскользнула к Гленарвану и, схватив эту перепачканную землей руку, осыпала ее поцелуями.
— Ты! Ты! — шептала девушка. Как могла она не узнать этой детской руки! — Ты, мой Роберт!
— Да, сестричка, это я, — послышался голос Роберта. — Я пришел всех вас спасти. Но только тише!
— Храбрый мальчик… — повторял Гленарван.
— Следите за дикарями у входа, — снова донесся голос юного Гранта.
Мюльреди, который оставил свой наблюдательный пост, привлеченный появлением мальчугана, опять вернулся к своим обязанностям.
— Все в порядке, — промолвил он, — только четыре человека на страже. Остальные спят.
— Смелее, — отозвался Вильсон.
В одну минуту отверстие было расширено, и Роберт из объятий сестры перешел в объятия Элен. Вокруг пояса у него была закручена длинная веревка из формиума.
— Мальчик, мой мальчик, — шептала Элен, — как это дикари не убили тебя!
— Нет, не убили, я даже сам не понимаю, как это мне удалось во время общей суматохи ускользнуть. Я выбрался из крепости и два дня скрывался в кустарниках, а ночью бродил вблизи крепости. Мне хотелось увидеть вас. Когда все племя хоронило вождя, я осмотрел ту сторону крепости, на которой находится ваша тюрьма, и увидел, что смогу добраться до вас. Я стащил из какой–то пустой хижины вот этот нож и веревку и вскарабкался к вам, хватаясь то за пучки трав, то за ветки кустов. К счастью, в скале, на которой стоит хижина, оказалось нечто вроде грота, и, чтобы добраться до вас, мне надо было прокопать только несколько футов в рыхлой земле. И вот я с вами!