Том 3. Дети капитана Гранта - Страница 44

Несомненно, такое плодородие говорило о том, что эту местность обильно орошают многочисленные речки, низвергающиеся по склонам горной цепи; даже во время сильнейших засух эти речки не пересыхают, но чтобы добраться до них, следовало продвинуться к югу на сто тридцать миль. Талькав был, несомненно, прав, решив сначала направиться к реке Гуамини: это было значительно ближе и в нужном направлении.

Лошади трех всадников быстро неслись вперед. Эти превосходные животные, видимо, чувствовали инстинктивно, куда направляли их хозяева. Особенно резвой была Таука. Она птицей перелетала через пересохшие ручьи и кусты курра–маммель, испуская звонкое ржанье. Лошади Гленарвана и Роберта, увлеченные ее примером, хотя и более медленной рысью, скакали вслед за ней. Талькав, словно приросший к седлу, служил спутникам таким же примером, каким Таука являлась для коней.

Патагонец часто оглядывался на Роберта. Видя, как мальчик крепко и уверенно держится в седле, наблюдая его гибкую спину, прямую посадку, свободно опущенные ноги, прижатые к седлу колени, он выражал свое удовольствие одобрительным криком. Действительно, Роберт Грант становился превосходным наездником и заслуживал похвалы индейца.

— Браво, Роберт! — поощрял мальчика Гленарван. — Талькав, видимо, доволен тобой.

— Чем же он доволен, сэр?

— Доволен твоей посадкой на лошади.

— О, я крепко держусь, вот и все, — краснея от удовольствия, ответил мальчуган.

— А это главное, Роберт, — продолжал Гленарван. — Ты слишком скромен, но я предсказываю тебе, что из тебя выйдет отличный спортсмен.

— Вот это хорошо, — смеясь, сказал Роберт, — а папа хочет сделать из меня моряка. Что скажет он?

— Одно не мешает другому. Если не все наездники образцовые моряки, то все моряки способны стать образцовыми наездниками. Сидя верхом на рее, приучаешься крепко держаться, а осадить коня, заставить его выполнять боковые и круговые движения — это приходит само собой, ибо все это очень естественно.

— Бедный отец! — промолвил мальчик. — Как он будет вам благодарен, сэр, когда вы его спасете!

— Ты очень любишь его, Роберт?

— Да, сэр. Папа был так добр ко мне и к сестре! Он только и думал о нас! После каждого дальнего плавания он привозил нам подарки из всех тех стран, где побывал. Но что бывало дороже всего — вернувшись домой, он так нежно говорил с нами, так ласкал нас! О, когда вы узнаете папу, то полюбите его! Мери на него похожа. У него такой же мягкий голос, как у нее. Для моряка это странно, не правда ли?

— Да, очень странно, Роберт, — согласился Гленарван.

— Я так ясно представляю его себе, — продолжал мальчик, словно говоря сам с собой. — Добрый, славный папа! Когда я был малюткой, то он укачивал меня на коленях, всегда напевая старинную шотландскую песню, в которой воспеваются озера нашей родины. Порой мне вспоминается мотив этой песни, но смутно. Мери тоже помнит ее. Ах, милорд, как мы любили его! Знаете, мне кажется, что нужно быть ребенком, чтобы так сильно любить своего отца!

— Но нужно вырасти, чтобы научиться уважать его, мой мальчик, — ответил Гленарван, растроганный признаниями, вырвавшимися из этого юного сердца.

Во время их разговора лошади замедлили ход и пошли шагом.

— Ведь мы найдем его, правда? — проговорил Роберт после нескольких минут молчания.

— Да, мы найдем его, — ответил Гленарван. — Талькав навел нас на его след, а патагонец внушает мне доверие.

— Талькав — славный индеец, — отозвался мальчик.

— Без сомнения!

— Знаете что, сэр?

— Скажи сначала, в чем дело, а тогда я отвечу тебе.

— Я хочу сказать, что вас окружают только славные люди: миссис Элен, — я так ее люблю! — майор, такой невозмутимый, капитан Манглс, господин Паганель и матросы «Дункана», такие отважные и такие преданные!

— Да, я знаю это, мой мальчик, — ответил Гленарван.

— А знаете вы, что лучше всех — вы?

— Ну нет, этого я не знаю!

— Так знайте же это, сэр! — воскликнул Роберт, взяв руку лорда и целуя ее.

Гленарван ласково улыбнулся Роберту, но разговор оборвался, ибо Талькав жестом дал понять, чтобы они не отставали. Нельзя было терять времени, следовало помнить об оставшихся позади.

Всадники снова пустили лошадей крупной рысью. Но вскоре стало очевидным, что лошадям, за исключением Тауки, такой аллюр был не под силу. В полдень пришлось дать им часовой отдых. Они выбились из сил и даже отказывались есть пучки альфафары — разновидность люцерны, — тощей и выжженной палящими лучами солнца.

Гленарван встревожился: признаки засушливости не исчезали, и недостаток воды мог привести к гибельным последствиям. Талькав молчал и, вероятно, думал, что в отчаяние приходить преждевременно, пока не выяснилось, пересохла река Гуамини или нет.

Итак, он снова двинулся вперед, и волей–неволей, понукаемые хлыстами и шпорами, лошади поплелись шагом — на рысь они уже не были способны.

Талькав мог опередить спутников, ибо Таука в несколько часов домчала бы его до берегов реки. Несомненно, он подумывал об этом, но несомненно также, что он не желал бросать своих спутников одних среди этой пустыни и, чтобы не опережать их, заставил своего скакуна умерить шаг.

Таука не без сопротивления, то становясь на дыбы, то испуская звонкое ржанье, умеряла свой аллюр, и не столько силой, сколько увещаниями удалось хозяину подчинить коня своей воле. Талькав действительно разговаривал со своей лошадью, и если Таука не отвечала ему, то во всяком случае она его понимала. Надо думать, что доводы патагонца были очень вески, так как, «поспорив» некоторое время, Таука сдалась на увещания хозяина и подчинилась ему, хотя и продолжала грызть удила.